Читатель №59. Обзор №2

Сегодняшняя подборка вышла более упорядоченной – в ней рассказы расположены по мере убывания хороших впечатлений от прочтения.

"Зла немерено". Первое, что бросается в глаза — оригинальный лексический фасад рассказа. Кто знает, каким мог быть итоговый вердикт, не перечитай я недавно Шаламова и Шукшина. Встроенные в нарратив просторечия с элементами арго и желание придать тексту живости за счет перемешивания метафорических вставок и описания ряда действий разом — факторы, способные спровоцировать на предвзято-негативное отношение, но, если глядеть на них сквозь призму советского литературного наследия, в этом видится свой брутальный шарм. Иногда автор выдаёт, мягко говоря, рискованные сентенции вроде:

"Купола православного храма на груди нежно окутывало облачко седых волос, а вот у порога было насрано раскидистым поносом старческих пятен".

Дальше и вовсе следует целый абзац на чистейшей фене. Но когда дело доходит до сцены на кладбище, понимаешь – человек знает, что делает.

"— Как на каком? Страна умерла, а вы, опарыши, по ней и расползлись. Кто понаглее да похитрее — те куски покрупнее отрывают, заводы да колхозы приватизируют, переваривают, опосля землю да помои высирают. Кто помельче — вроде тебя — те по мелочи и копошатся…

— А ты, мать, сталинистка, я погляжу?

— А ты зря смеёсси! Раньше кресты да образа вешали, а после в красном углу Он поселился. Сколько душ погубил-сожрал, смертию жил, ею питался. Сталин-то Бога заменил, сам Богом стал.

— Зажмурился ваш бог! И до него добрались опарыши!

— Мёртвые боги всех сильней, — поставила точку старуха".

Однако самое ценное в «Зла немерено» – тщательно продуманный сюжет и особенно его развязка. Да, чтобы сообразить, что происходит в конце, пришлось воспользоваться поиском по документу (извините, на пятидесятом рассказе внимательность как-то притупляется), но идея временной петли в духе луизианско-тульского вуду бесподобна! Обман ожиданий, балагурство, намёк на простую историю о мести и такой финал… Причём всё происходит естественно, без малейшего намека на пафос. Вон, даже сцена приставаний к перекошенной бабке присутствует:

"Рука Олега зашерудила под столом, полезла под бессчетные старушачьи юбки, ткнулась в мягкое.

— А что, Марушка, не согрешить ли нам? Опробуем новое тулово?"

Если серьёзно, то это очень и очень старательная работа, выполненная с заботой о читателе. Здесь тебе и живая речь с прибаутками, и жуткие монстры, и динамика, и переосмысление елизаровских «Кубиков», и отсылки к Михаилу Кругу по соседству с, чёрт возьми, Ерофеевым! Таким образом, рассказ получает от меня безоговорочное ДА.

Впрочем, хорошего понемногу. Куда чаще в конкурсных текстах приходится наблюдать противоположную картину – длинные вялые полотнища, где ставка делается на неуловимую глубину мысли и виртуозное владение русским языков в объёме хрестоматии «Родничок» за четвёртый класс. Именно таким примерам будет посвящена большая часть сегодняшнего обзора.

"Лошадиный Яр". Данный рассказ, как и предыдущий, преуспел в обмане читательских чаяний. Продираясь сквозь описания забав на родео, внезапно сменяющихся горными ландшафтами Ат Баши, довольно долго сохраняется надежда, что перед нами история этакого киргизского Эрве Жонкура, естественно, с нотками хоррора: тут тебе и таинственные близнецы завораживающей красоты, и куча топонимов, без видимых причин связанных с лошадьми, якобы обитающие в горах дэвы…

Но ничем из перечисленного автор распорядиться не смог или не захотел. И Кунас оказался никаким не Жонкуром, а обыкновенным Шуриком, который исподтишка наблюдает за адюльтером и протокольным языком излагает нам хоть сколько-нибудь значимые события из жизни горного лагеря. И то, что можно было бы поначалу принять за ориентальную неспешность и созерцательность, к середине рассказа начинает вызывать совершенно иные чувства. Поверьте, когда ты вынужден в десятый раз читать о хлопотах захолустья Киргизии, вместо журчания неведомых горных рек и шелеста непокорной сухой травы ощущаешь лишь свист ветра из оконных щелей и шуршание отрастающих на ногах волос. Вроде бы рассказ и пытается вырваться из порочного круга

"Каждый день в лагере прекрасно описывался сюжетом из старого фильма «День Сурка» и по степени похожести на предыдущий был сродни внешней одинаковости Эркингуль и Алтынай".

но вслед за этим вновь срывается в пучину

"Мужчины с Карабеком во главе с рассветом уезжали в горы на охоту и возвращались лишь вечером, с наступлением сумерек. Пуховик Атиллы перестал быть девственно чистым, да и сам он, будучи заросшим рыжеватой щетиной и загорев на горном солнце, стал лучше соответствовать своему легендарному имени. Кунас, близняшки и Алия-эже трудились весь день. Работа в лагере никогда не останавливалась и никогда не заканчивалась, и к вечеру Кунас чувствовал себя физически измотанным, так, будто бы он пробежал десятикилометровый кросс по горам. Сёстры, с другой стороны, казалось, никогда не уставали, хотя трудились больше, чем он. Сабрина до обеда обычно писала что-то в свои толстые тетради и, иногда, уезжала верхом с Эркингуль на короткие верховые прогулки в окрестностях со своим гигантским фотообъективом наперевес".

Отдельную досаду вызывает стремление добиться лексического разнообразия за счёт оборотов, которые могут украсить разве что сборник сканвордов.

"Так же, как и Ат Баши, Жылкы Жар – Лошадиный Яр или Лошадиный Обрыв – имело отношение к этому вездесущему домашнему копытному…"

"Провербиальная кража сердца Эркингуль была в этом смысле лишь побочным и непреднамеренным эффектом его натуры и внешности".

В общем и целом, мне симпатично направление, в котором движется автор. Однако нынешней уровень исполнения текста

"Где-то снаружи громко заржал конь и тут же залаяли огромные киргизские волкодавы песочного цвета".

"Атилла сиял от гордости, так как, наверное, выглядел его далёкий предок с таким же именем после взятия штурмом Милана или Реймса его кровожадными ордами".

"День наполнил жену и детей впечатлениями".

вкупе с отсутствием всякого понятия об архитектонике художественного произведения пока заставляет бессильно напевать себе под нос: «Зря я шел к тебе в избу, зря раскатывал губу…» НЕТ.

"Кровавик-камень". А вот здесь ни о наивности, ни о неопытности не может быть и речи. Какой-то Спенсер Блэк от литературы взял и намеренно слепил котопса из деревенских баек и кровавого мистического триллера. Казалось бы, ничего плохого в этом нет, но тактические решения для достижения задуманного вызывают оторопь…

Во-первых, рассказ до ужаса предсказуем. Вот вроде думаешь, что строки

"Дед Иван ждал у калитки – высокий, прямой и крепкий, как столетний дуб. <…> Волосы – тёмные, с лёгким налётом седины. На открытых предплечьях бугрились мышцы. И не скажешь, что деду за семьдесят. За последний десяток лет он даже будто помолодел".

писались с целью продемонстрировать характерную, наряду с берёзовым веником, оконной геранью и дегтярным мылом, примету российской глубинки – негативное отношение к хорошо выглядящим людям. Но уже абзацем позже всё встает на свои места

"Да ещё пахнуло чем-то солоноватым, с примесью сладости, словно бы горстью металлических монет, что долго держали в потном кулаке. Сашка скосил глаза – на вороте дедовой майки темнели пятна".

да так с них и не сходит с оговоренных позиций до самого конца рассказа:

"Сашка шмыгнул носом и вдруг через мятно-берёзовый аромат чистого белья уловил тот же слабый запах, что удивил его по приезду. Медленно, чтобы выглядело естественно, он отстранился. Украдкой ощупал деда взглядом – из одежды на нём лишь трусы, в руках полотенца, всё наглаженное".

"Отчего-то захотелось отойти, скрыться от этих по-волчьи внимательных глаз".

"– Дед твой тварь страшную прикормил, а тварь та сердце его сожрала! Кровавик-камень в его груди теперь! Она и твоё сожрёт, как отцу твоему лицо сгрызла, да судьбу Пашкину…"

"Дед смотрел на него, словно сытый хищник на остолбеневшую жертву. Сашка кашлянул".

И так далее. Даже в системе образов, ну чтоб наверняка, притаились волки:

"Пашка обычно засыпал первым, а Сашка долго лежал, натянув одеяло до самого подбородка, вслушиваясь – не послышится ли хриплое дыхание притаившегося в углу волколака?"

"…ужас бешеным волком намертво вцепился в заледеневший хребет…"

"Вдалеке взвыла сирена, к ней как волки на охоте присоединились ещё несколько".

Вязкости повествованию добавляют вот такие вот диалоги, которые в рамках рецензии и спойлерами-то не назвать в силу вышеописанных обстоятельств.

"– И пахнет от него странно, – упрямо продолжила Зойка. – Мы когда ещё с Пашкой встречались… – она замялась и покосилась на Сашку.

<…>

Сашка замер. Не заметь он сам исходящий от деда лёгкий непонятный запах, мог бы просто не обратить внимания на Зойкины слова. А ведь дед баню дважды в неделю топит, всё моется…

– И что за запах? – он усмехнулся, показывая, что всерьёз не воспринимает всё это, но губы вдруг предательски дрогнули. Зойка замялась, а потом выпалила:

– Мертвечина!"

Спустя одиннадцать страниц муторной прелюдии к развязке тайны, которая вроде как уже и не тайна вовсе, начинается приличествующее жанру кровавое месиво. Жаль только, что изможденный читатель после проделанного пути способен лишь восклицать: «Добейте выживших!» Автор вроде как пытается разыграть последний козырь в виде флешбеков из жизни деда Ивана, но становится только хуже. Почему источником зла стал именно идол, живущий в пещере? Рукотворный идол, которых обычно ставят снаружи, чтобы поклоняться обитателям земных недр? Это же просто абсурд.

Что до языковой составляющей, то в среднем написан «Кровавик-камень» аккуратненько, без затей. Истинная авторская степень владения великим и могучим виднеется крайне редко. Например, здесь вместо очередного указания на зло, исходящее от деда, получился до мурашек интимный этюд.

"– Выпустил бы, – в сени вышел дед. Голос у него был, что полевой ветер – насыщенный, терпкий, будящий воспоминания. Противясь им, Сашка внутренне сжался, пытаясь отстранится".

Из плюсов можно отметить разве что аккуратную растушевку границы между фигурой лирической и фигурой печальной. В остальном Акела промахнулся. НЕТ.

Ну а теперь перехожу к текстам, чьи положительные стороны, если таковые вообще существуют, мешает разглядеть пресловутый дифракционный предел.

"Каньон". И снова возникает риторический вопрос: что может пойти не так в рассказе, где есть влюбленная парочка на арендованном авто, аномальная зона и резервация, населенная таинственными маргиналами-индейцами? Сознание рисует тысячи картин развития событий, от типично жанровых до самых незамутненно-романтичных, но автор, хоть и не устаёт по ходу повествования пластаться в реверансах к западной поп-культуре, поступает как истинный славянофил и изобретает особый путь.

Горечь осознания, в чём этот самый путь заключается, приходит не сразу. Сначала вздыхаешь от привычной уже перегруженности текста эпитетами – если деревянный индеец, то щелястый, если пустырь, то бессмысленный, если почва, то словно бы напоилась галлонами жертвенной крови и приобрела красноватый оттенок, в тон кожи местных жителей. Потом словно невзначай закрадывается факт из биографии ГГ:

"Отрочество Фёдорова прошло в салонах видеопроката. Дина была младше на четыре года, лишь краешком детства застала ВХСки. Он же успел поохотиться за кассетами, коллекционировал хоррор. В «Байках из склепа» деревянный вождь, кузен этого истукана, оживал и мстил обидчикам. Или не в «Байках», а в «Калейдоскопе ужасов»?"

Затем – какая-то мышиная возня, которая поначалу воспринимается без раздражения только потому, что от рассказа вроде как ожидается дальнейшее развитие событий. И, чтобы не заскучать совсем, происходит пространственно-временная встряска – нас поочередно переносят то в Киев, то снова в заокеанские дали…

Спустя неделю после прочтения я могу констатировать: ВЕСЬ ТЕКСТ построен таким образом, чтобы читатель покорно принимал построенные по аналогичному принципу фрагменты на всё бОльшую и бОльшую длину. «Каньон» пуст и идейно, и событийно. Зато чего в рассказе полно, так это отсылок к фильмам и высокопарных рассуждений об оных.

"Уроки, подчерпнутые из фильмов ужасов: путешествия влюблённой парочки по американской глубинке чреваты эксцессами".

"А теперь они лезли из всех щелей и закутков продутого сквозняками перехода, швырялись скриншотами из мерзкого фильма, где насиловали Монику Беллуччи".

"На экране замер маньяк в боевой индейской раскраске. Дешёвый фильм ужасов с Робертом Патриком, который он так и не осилил".

«Показывайте зрителю мрак, в котором кто-то есть, а не тех, кто есть во мраке. Фильм ужасов, никем не снятый, страшнее любого снятого фильма ужасов».

"Жизнь Кирилла была фильмом, который никто не видел в глаза".

Умеет ли сам автор мешки ворочать? И пугать чем-нибудь, кроме запредельного занудства и самолюбования? На одиннадцатой странице я не удержалась и сделала пометку «ХОРРОР СТАРТАНУЛ!!!!!!!!!», увидев, как жена главного героя, Варвара, нашла таинственную ссылку на легенду о Паучихе среди файлов. Но описанная выше структура текста не пожалела ростков душевного трепета, зародившихся после долгого ожидания, и на самом интересном моменте нас перемещают в эпицентр семейных дрязг.

В рассказе вообще много суеты вокруг отношений. Даже саспенс вокруг Вариного вмешательства в мужнин компьютер нагнетается вот так:

"А вдруг там фильмы? Порно, в лучшем случае, гомосексуальное, в худшем… Господи, она и думать не могла про худший вариант".

«Ты скрыл их, чтобы я не ревновала к твоей бывшей? К вашим турне по Штатам?».

"Просто-напросто Кирь увлёкся историей коренных народов Америки. Ничего предосудительного, разве что вот: мог бы увлечься реальной работой, а индейцев-людоедов оставить в качестве хобби".

"Кирь рассказывал Варе о путешествии по США, и в документах не было ничего странного. Они лишь оттягивали время до посещения тревожащих папок с фотографиями".

И ещё:

"И почему любовь не дана людям в одном экземпляре, как ампула, которую вскрываешь раз в жизни? Повернись всё иначе, Варя носила бы ребёнка от другого мужчины, или не носила вовсе. А Кирилл женился бы на Дине и был бы счастлив.

Но случилась поездка по Аризоне. Что там произошло? Они так сильно поссорились? Дина изменила Кириллу? Или он изменил Дине? Лучше бы первый вариант… "

И ещё:

"– Мне жаль эту Дину, – призналась Варя.

– Да ты прямо мать Тереза! – фыркнула Оля. – Она вообще-то трахалась с твоим мужем.

– Она не нарочно, – улыбнулась Варя. Хотела допить кофе, но Оля помешала".

Твист в конце, конечно, имеется, но восемнадцать страниц экспозиции, замешанных на натужных рассуждениях Кирилла, женской рефлексии родом из низкопробных мыльных опер, и всё это без единого намёка на то, что будет в финале? Явный перебор.

Хорошо хоть, присутствует забота о чистоте речи.

"С уст Кирилла сорвалось короткое, на букву «п», «песцовое» ругательство. Он на украинский манер заменил букву «е» на «ы» и смягчил «ц». Ругательство вышло «пысьцовым»".

Жаль, но фиговые листочки уже ни к чему – всё, что автор пытался так изящно завуалировать, я при чтении произнесла вслух и не единожды: «Каньон» несостоятелен в смысловом, сюжетном и стилистическом отношениях. У вас три НI, до побачення.

"Бездонные колодцы Рораймы". Не могу не согласиться с теми, кто считает моветоном употреблять в рецензиях фразы «зацепило/не зацепило». И «Бездонные колодцы Рораймы» не дают к тому ни единого повода – они с первых строк пытаются не зацепить, но задушить читателя, предварительно исполнив танец голода:

"Пронизывая утренние сумерки едким иссиня-белым светом, над верхушками трав плыл сияющий шар. Размером он был, пожалуй, с баскетбольный мяч, и подобно мячу лениво подпрыгивал. Ещё казалось, что он вращается: до жути быстро и совершенно беззвучно".

Сделать из трёх предложений одно ёмкое? Можно, но ведь тогда не получится всех этих петель и восьмёрок, которые, достигнув критической массы, создают видимость литературности. По сути своей данный рассказ идеально вписывается в понятие «нулеразовость», предложенное С. Морозовым. Он и впрямь ускользает от глаз в момент прочтения. Слова, слова, слова, неизвестно как и неизвестно зачем перетекающие друг в друга. Чем Стас, Влад и Дима отличаются друг от друга, до меня дошло лишь в тот момент, когда в середине рассказа автор соизволил описать мотивацию Влада Гора к нарочитому мракобесию. От этих строк веет книжным сеном настолько, насколько вообще возможно:

"…Даже когда сначала выяснилось, что его научный руководитель пишет монографии исключительно с помощью своих аспирантов – для последних это было своеобразным пропуском к защите диссертации – а потом когда вскоре обнаружилось, что тем же самым занимается отец Влада, завкафедры археологии, да ещё в придачу напропалую спит со своими студентками и аспирантками. <…> обращение к альтернативной истории стало попросту злой пляской на могиле научной карьеры. Ведь теперь официальная наука навсегда стала ассоциироваться у Влада с чем-то лживым, подлым, грязным".

Ставка на художественные красивости часто оправдывает себя, но… Извините, так поигрывать мышцами неловко даже на «Мистер Вселенная» словацкого разлива:

"Путь лежал через так называемые облачные леса у подножия горы – влажные заросли, почти постоянно окутанные облаками, полные замшелых деревьев и гигантских растопыренных папоротников, совсем как те, что растут на больничных подоконниках, только увеличенных в десятки раз, из-за чего весь лес напоминал Владу яркий горячечный сон из детства".

И вроде есть здесь попытки и в актуальную политическую ситуацию в Венесуэле, и в эзотерическую отстраненность, и в раскрытие персонажей… Но выглядит это всё настолько бесцельно, что, когда в конце герои начинают один за другим склеивать тапки, их даже не жалко. Реально самое яркое приключение в жизни у людей, чего ж тут трагичного?

Впрочем, мои рассеянные блуждания глазами по тексту в поисках смысла продолжались ровно до тех пор, пока на арену не вышел главный босс. Автор, вы серьёзно городили весь огород только ради того, чтобы в конце представить нам НЁХ, ДОСЛОВНО СПИСАННУЮ с Посланника Небес из Бладборна?! И потом до кучи ещё витиеватым языком рассказать на последней странице всю суть фантдопа, самодовольно причмокивая?! Выть хочется, честное слово, когда вижу подобную халтуру. Отныне каждое прочитанное слово в этом рассказе отдаётся в моей голове шелестом питоньей чешуи и вкрадчивым: «Ближе!» НЕТ.