Читатель №59. Обзор №3

Салют всем литераторствующим и прочим неравнодушным! После вынужденного длительного перерыва Смольный снова на проводе. Сегодня поговорим о рассказах на коммунально-городскую тематику. Погнали!

Заживо. Знаете, что самое досадное в работе участника таргет-группы? Когда ты, прорвавшись сквозь десяток-другой плохих текстов, нарываешься на хоть что-то стоящее и даже готов сказать «да», пускай и авансом, с прицелом на дальнейшую редактуру, но в последний момент автор как бы говорит тебе: «Time to face gravity!» и выкидывает такие коленца, после которых сидишь и думаешь, а на что, чёрт возьми, ушло полчаса моей жизни. «Заживо» в этом плане вещь уникальная, ибо производит ровно обратное впечатление – лишь спустя тыщу километров унылого скроллинга на читателя ни с того ни с сего обрушивается осознание, как прекрасен мог быть рассказ, если бы не… Что именно? Давайте разбираться.

Первый и главный недостаток «Заживо» – излишняя скурпулёзность в описании бытовых сцен. Вот на кой, например, ляд была приведена выдержка из акта приёмки-передачи квартиры о 352 знаках? А что будет, если поменять местами описание аудита воздуховода и диалог со странными соседями? Если поменять местами любые две страницы со второй по одиннадцатую? Вот попадётся такое в книге, и не сразу-то брак заметишь… Модульность текста хороша и уместна, если вы Милорад Павич и пишете «Хазарский словарь», в остальных случаях подобная взаимозаменяемость указывает на неудачную попытку создать ситуационную градацию и нагнать таким образом жути.

А ещё на страницах «Заживо» можно найти канонический пример того, как НЕ должно выглядеть описание непознанного в хоррор-рассказах. Да и вообще нигде, если честно.

"…тонкие ручки с широкими, похожими на шпатели кистями…

Ладони были сухими и шершавыми, как гипсовая штукатурка.

Удлинённые мясистые наросты шевельнулись – и вдруг раскинулись, будто щупальца. Нос существа распахнулся октаграммой, в центре которой влажно блеснул розовый, без зрачка глаз.

Такие тонкие – он потянул кукольные ручки в стороны, осторожно, стараясь не давить, словно отваживал от себя настырного ребёнка, заинтересовавшегося чертами его лица.

Ладони существа висели слева и справа от его лица, будто наушники без оголовья, которые Игорь хотел снять".

Приведенный фрагмент пугает, но лишь потому, что усиливает эффект от потока ханжества, предшествующего сцене встречи с обитателем вентиляционной шахты.

"Игорь провёл рукой по ряду платьев, перебирая; потянул за подол алый короткий наряд в блёстках по нижнему краю. Когда успела купить? Перед кем фасонилась? Он покопался в обувных коробках и нашёл леопардовые сапожки, покрутил левый в руке и швырнул обратно в коробку. Говорил же ей, что ему не нравится эта вульгарщина! А гляди, купила всё-таки! Одно дело нижнее бельё… Хочешь быть шлюхой – будь, но только для своего мужчины!"

Ей-Богу, я аж пальцы от трекпада отдернула. Пальцы со свежим леопардовым маникюром с золотистыми блёстками хД И вот как, спрашивается, быть уверенным в том, что человек, беззастенчиво сравнивающий руки с наушниками, таким образом транслирует нам взгляды ГГ с тщательно продуманным характером, а не свои собственные? Дальше больше:

"Позёр по-прежнему нёс Катину сумочку. Часто поглядывал на Катю сверху вниз и широко улыбался. Гнида.

Теперь что-то рассказывала Катя. Жаловалась на свою скучную жизнь? Не похоже. Щебетала радостно, аж противно. Наверное, поэтому и попрекает его вечно, чтобы прикрыть шашни на работе.

<…>

Позёр подал ей сумочку, но не отпустил, когда Катя взялась за ручки, и они недолго перетягивали аксессуар, молчаливо улыбаясь друг другу. Позёр сдался, Катя повесила сумочку на сгиб локтя, снова посмотрела на коллегу, подняла руку и быстро коснулась его щеки. Совсем не дружеский жест".

Разумеется, за этими ослепительными в своей ничтожности строками следует разрыв с Катей, внезапно – пересказ документального фильма о блокаде Ленинграда... Только потом, на пяти оставшихся страницах, нашим глазам, наконец, открывается ужас обетованный. И ГГ-то себя, оказывается, вёл как мудак под влиянием дома (но это неточно), и леопардовые сапожки приобретают неожиданный функционал, и история в целом движется… Жаль только, всё это происходит слишком поздно. Текущей версии рассказа вынуждена сказать НЕТ, но, если поработать как следует, выйдет вполне достойно.

Кербер. Содрогается земля русская. Содрогается от количества названных преемников Хармса, ежегодно выпускаемых в жизнь всевозможными литпремиями. И когда видишь, что рассказ начинается вот так:

"Тётя Катя красила волосы в чёрный и укладывала их на манер китайской императрицы. Она жила в однушке на цокольном этаже небольшого дома на шестнадцать квартир, ходила по двору в халате и красных тапочках, будто бы тут были её приватные владения, и высказывала каждому встречному всё, что о нём думает. Тётя Катя много повидала в жизни, но о прошлом предпочитала не распространяться. Она любила смотреть по телевизору теннис и передачи про всемирный заговор".

поневоле начинаешь содрогаться и сам: как бы, де, в очередную «Жеможаху» не вляпаться. Но, надо отдать должное, автор меру знает, и, даже являясь one trick pony в синтаксическом плане, умеет увлечь читателя. Журчит себе, журчит, и в определенный момент ты понимаешь, что вовсе не против присесть на этот банан и… отправиться в путешествие по морю событий. Как и положено во время катаний на бананах, периодически случаются встряски – то странно разговаривающие сотрудники «Чистого города»

"– Ах, вы про это! – воскликнул парень – Не волнуйтесь. Я лишь первый из двух – я забираю дух. Есть и второй в запасе – он заберёт мясо.

<…>

– И сказал Филистимлянин Давиду: что ты идёшь на меня с палкою и с камнями? разве я собака? – пробубнил себе под нос длинноволосый специалист, расстёгивая рюкзак, и неожиданно громко ответил сам себе. – И сказал Давид: нет, но хуже собаки".

то чудачества Ветлюжного, то привидения... И пускай чудачества отдают «Блогом добрых психиатров» в ЖЖ, а мертвецы, выходящие из стен, – «Оцепеневшими от страха», рассказ в целом оставляет интересное ощущение. Плохо только одно: магреализм не тождественен хоррору. Да и сам автор в конечном счёте пытается не столько напугать, сколько показать гармонию и цикличность жизни, пускай и в необычных обстоятельствах. За несоответствие жанру «Кербер» получает от меня НЕТ, за всё остальное – сердечное спасибо.

Зёма. Наконец-то! Наконец-то в моём топе появился пример того, как можно заработать судейское «ДА» честным трудом, без лишнего пафоса и монументализма. Нередко на конкурсе мы видим, как писатели, не будучи в состоянии придумать интересный оригинальный лор, берут хоррорную подоплёку третьей свежести и последовательно присоединяют к ней всевозможные жалостливые, опционально – типа мистические события из зрелости, а ещё лучше из детства героев, чтобы в финале спровоцировать читателя хоть на какой-то эмоциональный отклик. Но то, что прокатывало на уроках физики, в прикладной литературе производит ровно обратный эффект, и вместо суммы напряжений на выходе получается только звенящая пустота.

Автор «Зёмы», на первый взгляд, поступил похожим образом: взял стандартные исходники (бездетная пара – жена-трудяга и муж-алкоголик), ещё более стандартного жуткого персонажа

"…весь какой-то кривой и скособоченный, с длинными-длинными руками, да ещё и лысый как коленка вдобавок. Одет он был в старое чёрное рванье, а ростом выдался выше Лёхи на целую голову. Больше козырять зёме было нечем: глаза в кучу, уши оттопырены, рот мелкий и губы куриной гузочкой".

и замутил из всего этого элементарную, с первых строк читающуюся историю о жадности и об отчаявшейся женщине, которой при наличии соответствующего настроения, по большому счёту, без разницы, кого таскать на своём горбу – спивающегося абьюзера, но человека, или приходящую по ночам антропоморфную потустороннюю тварь, которая даже и не разговаривает толком, а так, одни голосовые шлёт. Секрет заключается лишь в том, КАК распорядиться перечисленным набором клише и сделать написанное не просто знакомым, а по-настоящему близким широкой аудитории. Слегка настораживает вступительный «исповедальный» фрагмент – уж больно от него веет желанием нагнать безысходности в рекордные сроки. Возможно, его в дальнейшем стоит передвинуть куда-нибудь вглубь текста, чтобы не портить первого впечатления; ведь внутренние микромонологи Валентины, идущие практически следом за исповедью, куда полнее отражают её характер и нынешнее состояние семейной жизни:

"…она прижимала руку с длинными пальцами к груди, а грудь у неё - что надо, впору то ли самой лапать, то ли от зависти вешаться".

"Как же вышло так, что единственный мужик, которого она к себе допустила, в себя впустила - на неё-то с прибором и положил? Хотя, может, хоть с долгом этим драным, супружеским, угомонится?"

И вот эта уравновешенность подкупает. В суетливом желании доложить о переживаниях героини вот так, одним потоком, без утайки самого постыдного

"Лёха трахал её, словно труп или бабу надувную, но она была с ним, а не побиралась, ночуя под заборами, как, должно быть, всегда хотела мать".

"И странное дело - этих четырёх дней хватило, чтобы она привыкла, перестала бояться и вздрагивать, покрываясь противным холодным потом от каждого шороха во тьме. Стерпелось быстрее, чем с Лёхой, быстрее, чем с супругом, единственным и верным..."

"Она понимала, где Лёха проведёт эту ночь. Она хотела радоваться, хотела почувствовать облегчение - но чувствовала одну лишь тупую боль".

"Был бы он хоть немного на мужика похож, пронеслось тогда в голове шальное, мимолётное".

угадывается рассказ, написанный живым, о живых (и не только) и для живых. Развитие персонажей, драматургия и присущие жанру элементы, разумеется, также в наличии.

Одним словом, я была рада пополнить свой топ «Зёмой». Надеюсь, среди неотсортированных рассказов осталось ещё что-нибудь настолько же бесхитростное и душевное.

Занозы. Меня всегда удивлял феномен популярности произведений, сделанных по рецепту «ведро колодезной воды и хтонь славянскую туды» с добавлением последнего в гомеопатических дозах. Особенно если автор с первых строк начинает мнить, будто он настолько преисполнился в своём познании, что может делать вот такие якобы меткие и остроумные по меркам «Одноклассников» наблюдения:

"Как всякий русский человек, Юрий Глебович решил для начала разобраться с проблемой самостоятельно".

"Жена Юрия Глебовича, Варвара, разволновалась страшно, выпила корвалол и валерьянку, после чего перехватила инициативу в свои руки и тоже отправилась на штурм проклятой занозы. Спиртовая настойка на травах (одна стопка внутрь, пару капель – на ранку) не помогла".

После третьего абзаца на губах и вовсе застывает мольба: «Леонидовна, перелогинься!»:

"Всю ночь Юрий Глебович страдал. В редких обрывках сна ему чудилось, что деревянный двухэтажный коттедж – мечта детства, недавно достроенный, с частным выходом к реке, двумя парковками, сауной и бильярдом на нижнем уровне – весь состоит из заноз. Стены, пол, потолок, перила, перегородки, ступеньки и даже забор – необработанные и колючие. А сам Юрий Глебович, как заядлый наркоман, не может сдерживаться и то и дело касается руками заноз, шипит от боли, но продолжает, продолжает до темноты в глазах и звона в ушах".

Ну и ещё до кучи:

"Почти год тут велась стройка, к зиме вырос богатый двухэтажный коттедж какого-то чиновника из Москвы. Это было самое ужасное, что могло случиться с поселком. Ужасное – но неотвратимое. Земля вокруг столицы уже много лет обрастала такими вот коттеджами, которые вытесняли природу, деревянные домики еще досоветской постройки, огораживали реки, озера, врубали леса, закатывали в асфальт и бетон болота, разгоняли местных жителей по тесным квартиркам крохотных городков".

О персонажах тоже следует замолвить пару слов. Кто-то из моих коллег писал, мол, они специально созданы гипертрофированными. Но эта гипертрофированность в плане сюжета не ведёт ровным счётом ни к чему. В «Кербере» Ветлюжный показан предельно жалким одиночкой, могущим, однако, в трогательность ради зазнобушки; в «Зёме» алкаш Лёха снабжен жилплощадью, стабильной работой и изредка предпринимает попытки вести себя по-человечески. Даже в «Заживо» поступки главного героя отчасти оправдываются нехорошей атмосферой дома и одержимостью идеей иметь свою квартиру. А что здесь? Богатые – значит порочные, зажравшиеся и без малейшего чувства прекрасного. Просто потому, что автор так хочет.

"Стены занавешены безвкусными гобеленами. Как и везде – богатство не означало наличие вкуса".

"Главу семьи определить было не сложно – коренастый мужчина, совершенно лысый, с красными пятнами на лице, с пытливыми маленькими глазками и седеющей бородой. Типичный чиновник, надо заметить. Слава таких перевидал на своем веку множество".

Пришлая Катенька, дрянь такая, имеет наглость расслабляться дома после работы:

"Дело в том, что Катенька в своих желаниях была не искренней. Она всего лишь играла роль. Когда Катеньке было нужно, она превращалась в сильного и жесткого лидера, способного свернуть горы. <…> Образ этот совсем не вязался с тем, что видел Николай дома. И он ему безусловно понравился больше. <…> Но он-то запомнил, что она бывает другая. Без постоянных жалоб, не капризная, не слабая и беспомощная. И тот самый образ крепко засел в его голове, как заноза. Несколько раз Николай пытался вытащить настоящую Катеньку наружу, чтобы она и дома как-то проявила себя – в сексе, в общении, в решении насущных вопросов. Но нет, в семейной жизни Катенька упорно играла роль хрупкой девочки".

В отсутствие Полуденицы роль носителя ослепительно-белого пальто играет Славик, конечно же, ведающий много больше, чем московские нувориши.

"За забором, чувствовал Слава, не было ничего похожего на деревенскую чистоту и искренность. Это был кусок нелюбимой Москвы, перенесенный сюда непонятно для чего. Но вместе с тем, кое-что Славе все же было нужно от этого коттеджа. Он не оставлял надежды найти то, что искали его родители на протяжении многих лет".

Единственным проблеском надежды на внятное объяснение фантдопа были сцены с воспоминаниями Славика, но и те, подразнив каким-никаким экшеном, закончились на словах: «Ты слишком маленький, ничего не поймешь. Пойдем, нам надо быстрее выбраться из этого леса. Он сильнее нас, а мы не рассчитали». А что, удобно получается – москвичи гады, потому что богатые и москвичи, лесные чудища злые, потому что чудища и в лесу живут. Чего бубнить-то? Мы лучше оставшиеся знаки потратим на… монолог Николая о преступлениях отца и разгульной жизни матери! Думаете, шучу? Какие уж тут шутки, хоррор-рассказы читаю.

Ну и финальный аккорд. То, ради чего всё и затевалось. Гражданский манифест, так сказать. Знаете, в то время, как Александр Гордон с самоотверженностью Кусто ежедневно бороздит просторы социального дна Российской Федерации, а на Ютубе можно без труда посмотреть выпуск «Пусть говорят» под названием «Чья бы корова мычала», это просто стыдно.

"– Вы что тут делаете? – пробормотал Слава. В голове вспыхнули догадки. – Вы знали, что эти твари сюда придут? Мародеры?

Мужик продолжал криво ухмыляться.

– Мы не мародеры. – ответил он. – Тут такое дело, товарищ доктор. Справедливость восстанавливаем. Нахрена нам этот коттедж тут нужен? Шлагбаумом спуск к реке перегородили, у самой реки мостки какие-то понастроили, заборы поставили. Да ещё и мужик этот, хозяин, ишь, возомнил себя барином. А с баринами знаете, что делали в семнадцатом году? Вешали кто где!

– Нельзя так… Вы людей убиваете!

– А сколько он убил, не ведаете? Жизнь людям калечит, ирод. Еще и поселок наш забрать себе хочет. Где один коттедж – там и второй, третий! А потом что? Нас на улицу, кругом заборы, к реке не спуститься. Оно нам надо, товарищ доктор?"

Мораль сей басни такова: завязывайте плодить ксерокопии высших порядков с «Вьюрков», тем более такие мизантропные и безыскусные. НЕТ.

Шепчущий. Попробуем немного напрячь память и подумать, где мы могли уже видеть/слышать раньше нечто подобное… В Химках? В рекламе шампуня «Жумайсынба»? Или всё-таки в фильме «В пасти безумия» 1994 года?

"Полицейским пришлось вскрывать дверь в квартиру. Там оставался ее муж, прикованный к кровати, но еще живой. Она сама перерезала ему жилы на руках и ногах. Вырезала язык. В молодости он избивал ее, а она была медработником и разбиралась в анатомии. А потом она отрезала от него кусочек за кусочком... Все думали, что старуха просто подкармливает собак, но там, во тьме, было что-то другое, вовсе не собаки. И оно убило ее".

"…они существуют на самом деле. Все его рассказы. Все существа, порожденные его больным воображением... Мать Тлена, Цветочный Бог, Мясной Колосс... Роман объединил их в одну извращенную вселенную, а потом эту вселенную оживил!"

Вот это диво! А я-то до двенадцатой страницы и не подозревала, к чему дело движется, особенно после череды тончайших намёков. Таинственная рукопись, непризнанный гений-писатель, несший околесицу накануне исчезновения:

"- Олежа, какой еще текст? - я сел на кровати, свободной рукой протирая залипшие со сна глаза, - ты знаешь, сколько сейчас времени?

- Настоящий! Детище Творца. Каузация… - второй вопрос он проигнорировал.

- Можно скроить ткань бытия из разрозненных кусков... Новую ткань, слышишь? Новую вселенную! На другом уровне реальности... А потом заменить ею…"

ну и реплики героев в духе «повторение – мать учения»:

"- Ты не понимаешь, - на мгновение Ольга повернулась ко мне и глаза ее сверкнули сталью, - этот текст как будто живой. Он сводит меня с ума…"

"- Может, ты будешь смеяться, - на этот раз ей потребовалась почти минута, чтобы собраться с мыслями, - но иногда мне кажется, что я вижу тех существ, его персонажей... В реальности, понимаешь?"

Впрочем, сегодня мы уже видели пример того, как вторичность может засиять новыми гранями, если сделать ставку на определенный ракурс и талантливо его преподнести. И здесь было ровно две опции: продумать и показать читателю логику потустороннего мира и характер его взаимодействия с людьми либо, если Нихиль мыслится как что-то совсем уж чуждое человеческому уму, рассказать трагичную историю о столкновении ГГ и кишащего чудовищами Города под городом.

Первый вариант отметается сразу – информацию о выдуманном измерении мы получаем из фрагментов неоконченного романа безмерно талантливого Олега (ну как, два раза назвали его гением по ходу повествования, значит, так тому и быть). И фрагменты эти вызывают стойкие ассоциации с демонстрацией приданого на узбекской свадьбе – этакие, знаете, рулоны парчи и дамаста, расцвеченных лавкрафтианским орнаментом:

"Гул, порождаемый их осклизлыми телами, пробивался сквозь трещины мироздания, сквозь глубокие изъяны, оставленные людской жестокостью, пороками и насилием".

"Пока сама Тьма не превратиться из загнанной жертвы в верного спутника. Пока ткань мироздания не разойдется по швам, и маска повседневности не спадет с города, открывая его истинное лицо".

Ну, вы поняли. Недурно, конечно, для человека, который столь часто по тексту путает -тся и -ться. Но если сравнивать с отсылкой к Гончим Тиндалоса в детском мультфильме «Душа», выглядит как высоколобая паста из паблика о паранормальных явлениях.

Ладно, может, автор удивит нас разнообразием и изяществом образов? На весь объем текста без учёта кратности их аж четыре – Мать Тлена, Мясной Колосс, Цветочный Бог, Бог бездомных и его прихвостни. Как минимум один вторичен даже в рамках текущего отбора – не поверите, но это уже третий рассказ, где так или иначе поднимается тема «господаря всех нищих» и странных подростков-бесенят, обитающих в подземельях. А уж бомжи с фасеточными глазами… Привет, «Константин: Повелитель тьмы»! С мэшапом тоже не задалось, короче.

Реализовать конфликт двух миров тоже не представляется возможным ввиду картонности действующих лиц. Даже тема супружеской неверности подана механически, в присущей интеллектуальной прозе манере перекладывать груз домысливания на читательские плечи.

"Она устало взглянула на меня и сказала:

- Нам не стоит больше встречаться.

- Ты думаешь, он о чем-то догадывается? - настороженно спросил я.

- Нет, - Ольга отрицательно мотнула головой, словно желая стряхнуть с себя тяжесть переживаний. Волосы "цвета упавшей в парке листвы" рассыпались по плечам, влажно поблескивая в приглушенном свете ламп".

Толику сочувствия у меня вызвала разве что Ольга, которая с лёгкой руки автора обзавелась не то скверной, постоянно осыпающейся косметикой, не то хэллоуинским костюмом гепатита:

"Ольга замерла на пороге - белая блузка, черная юбка, голубоватые тени, залегшие под глазами…"

"Только голубые тени под глазами превратились теперь в бездонные синие озера".

Всё происходящее на страницах «Шепчущего» напоминает проделки самцов пауков-пизаурид, которые, не желая заморачиваться, вместо добычи заворачивают в кокон несъедобные пустышки и преподносят их самкам в обмен на возможность спариться. Вот только тем, что автор по-быстрому пытался провернуть с моим мозгом, я предпочитаю заниматься исключительно по большой и чистой. НЕТ.