Читатель №59. Обзор №1

Доброго времени суток всем следящим за отбором! Самопрезентация, теплые напутствия, как, впрочем, и деликатные формулировки у меня выходят из рук вон плохо, поэтому давайте я просто начну. Крепких всем нервов.

Гомункул. С первой до последней строки рассказ производит впечатление индусского кода: нагромождение предметов, персонажей, событий, которые неимоверными усилиями автора по натягиванию совы на глобус умудряются хоть как-то двигаться вперёд. Примечательно, что рассказчик дважды включает Оле Лукойе – в начале

"Ближе к маю в одной из свободных комнат шестой поселился новый жилец, но о нем будет сказано позже. Сперва следует переместиться в седьмую квартиру".

и в конце

"Дядя Иван нуждался в жалости. Он был одинок, имел сложный характер и нездоровую страсть. Ему понравилось притворяться недееспособным, вот только химия не испытала к нему никакой жалости. Она по-прежнему не давалась, как свободолюбивая кошка, как женщина, которая не отвечаешь симпатией. Химия свела его с ума".

Только в отличие от сказок Андерсена, если из «Гомункула» изъять всю информацию, заключенную между данными абзацами, рассказ не потеряет ровным счетом ничего. Хотя нет, вру. Особого внимания заслуживает манера автора создавать атмосферу за счёт бесконечного перечисления временных маркеров с непременным указанием наименований брендов (орфография и пунктуация сохранены):

"Позже, после картофельного пюре, котлет и зеленого горошка, после чая с батончиком «виспа», и мытья под душем, Сёма приступил к заключительной процедуре - зубной гигиене. Мальчик чистил зубы «дракошей»".

"На тумбе, слева от входной двери, горел ночник, освещая календарь на 1999-ый год с Ван Даммом в боевой стойке, санки, спаренный дисковый телефон, сканворды «Тещин язык» и «Зятек», журналы «Лиза», скобяные изделия - отец накануне менял в туалете задвижку и, видимо, забыл их убрать, - и немного пространства".

"– Кстати, зацените, какую сотку я вчера приобрел, - Толя достал из кармана брюк переливающуюся тисненую сотку с изображением Мьюту из мультика «Покемон» и показал друзьям".

"Он проскочил внутрь тесного помещения и принялся срывать с витрины многочисленные «стиморол» и «орбит». Дима прорвался следом. Оккупировал другую часть витрины, где висели батончики «сникерс» и «натс»".

Пришлось пойти и проверить, не затесался ли среди конкурсантов Бекмамбетов. Даже если это и не дело рук Тимура Нурбахитовича, надеюсь, автору все-таки заплатят за обилие рекламных интеграций.

Описание взаимоотношений мальчишек конца 90-х тоже строится по тэговому принципу – решебник, матеша, карбид, «Сектор Газа»... Но едва на горизонте возникает возможность осветить тайные уголки детской души без нажима на значок «хэш», и текст мгновенно скукоживается, как, например, здесь:

"Мальчик никак не мог заснуть. Он крутился с боку на бок. Несколько раз поднимался и расправлял смятую простынь. Он представлял гомункула и заснул на рассвете, с пением птиц, и сон его был тревожный".

Особенно порадовало предложение, описывающее Сёмино восприятие пугающей игрушки: «С такой игрушкой мог спать разве что внук анчибела». Какой ещё, блин, анчибел? Почему его внук? Почему маленький ребенок в минуту ужаса должен был вспомнить именно это слово? Так много загадок, так мало ответов…

Ещё автор очень любит гэги. Настолько любит, что ради них вводит отдельных персонажей-подёнок. Так, на излёте второй страницы без особой нужды попрана честь отличницы Ложкиной, любящей есть козюли. И если Ложкина ещё мелькает в школьном коридоре (на большее, видимо, не решилась от стыда), то семейная пара тётя Галя и дядя Гена появляются лишь для того, чтобы состоялся этот уморительный диалог:

"– Кому-то? Кому?

– Что случилось? - сказала мать. Потом она увидела сына: - Сёма, ты в порядке? - мать разволновалась.

– Я думала мой опять нажрался, - сказала тетя Галя с некоторым облегчением".

По итогу мы имеем дико перегруженный деталями и детальками текст. Вереницы действующих лиц, обзоры книжных полок, пересказ Кинга и Стайна, милый кот, который любит, когда ему чешут за ушами, лазерная указка, гомункул… А-а-а-а, да что ж происходит-то?! Жаль, но по завершению чтения этот вопрос так и останется риторическим.

Автор хотел облапать меня за ностальгию, но вместо этого разбередил ненависть к топорным манипуляциям. Решительное НЕТ.

Берегиня. Откушав «старбакс хэйзелнат макиато» и три батончика «милкивэй минис», я чувствую в себе достаточно сил для написания новой рецензии. Да и материал, надо сказать, под стать перекусу – весь такой дамский, сахарный, манкий… первые полстраницы. При чтении дебютного монолога Рудольфа Аркадьевича уже настораживаешься: а не хочет ли этот старый хрыч разом выболтать нам весь пайплайн рассказа?

"Моей покойной супруге, Олечке, здесь тоже нравилось.

Она была невероятно талантливой женщиной! Если бы вы только её знали! Делала потрясающих кукол из шерсти.

Моя Оленька плавала и ныряла как выдра. Ничего не боялась!.. Моя бедная русалочка...

Ради неё Рудольф Аркадьевич оставил свою семью и готов был исполнять всё её капризы и пожелания, лишь бы его последняя муза всегда была рядом. Но три года назад Ольга утонула во время купания на любимом озере.

И теперь всё, что у него осталось в память о ней – этот участок земли с деревянным домиком и её последняя кукла, которую она успела закончить за несколько дней до своей гибели".

Удручает, но некоторый простор для тайны всё-таки остался. Едем дальше, и на странице номер четыре этнограф Сашка комментирует последнее творение усопшей:

"Оленька создала своеобразный синтетический образ: русалка и берегиня, как жительница прибрежных вод, живущая не только в воде, но и в расположенных по берегам рощах. Обрати внимание: по подолу её рубахи вышит орнамент, объединяющий и элементы воды ‒ вот эти волнистые линии, и растительный орнамент – стебли с листьями".

Последняя надежда на возрождение интриги рухнула еще страницу спустя:

"Откинув одеяло, Лиза встала, шагнула к двери и споткнулась обо что-то. Наклонилась, чтобы лучше разглядеть лежащий на полу небольшой предмет: куклу, которую она вчера сама посадила на верхнюю полку стеллажа. Теперь же игрушка почему-то лежала на полу почти посреди комнаты, раскинув руки и вытаращив глаза…"

Чем же, интересно, автор планирует развлекать читателей на протяжении оставшихся сорока тысяч знаков? Например, сценами прикармливания бездомного котишки. Любопытная мордочка, треугольное бархатистое ушко, лапки в белых носочках сменяются историческими справками о пользе котов в борьбе с нечистью, а затем происходит пропажа и обнаружение раненого неизвестно кем Котейки. Я бы, может, и всплакнула, но все мои слезы кончились ещё на моменте, когда нам аж трижды почти одними и теми же словами повторяют, как сильна тоска Рудольфа Аркадьевича по Оленьке:

"Рудольф Аркадьевич тосковал по утонувшей жене и рисовал русалок на ветвях ивы. А может, и саму Оленьку в образе русалки".

"Разве что озеро коварно скрывало глубокие омуты, в один из которых угодила муза Рудольфа Аркадьевича".

"Будто какой-то романтик задался целью приносить подарки для русалок. Может, тоскующий по утраченной музе художник?"

Ну и, разумеется, оммажи на «Вьюрки» – лесавки, которых понизили в ранге до нечисти, а потом и вовсе перевели в разряд сказок, почти стерев с лица земли, и чужой и враждебный мир, населенный разными духами, многие из которых недружественны человеку – способные погрузить наименее искушенных читателей в глубокую диабетическую кому.

Под конец текст преподносит нам некое подобие сюжетного твиста. Но выглядит это всё предельно лениво – тут и авторская режиссура видна невооруженным глазом (если бы Сашка забрал ГГ с собой тем вечером, ничего бы не случилось, но он без видимых причин ей отказал), и лор плохо прописан (почему старый художник умеет проводить ритуал переселения душ, как он смог заточить Оленьку внутри куклы и прочая). Но кого волнуют подобные мелочи жизни, когда утром следующего дня ГГ уже гладит по лицу любимый мужчина, не так ли?

Итог – сносно написанный елейный рассказ, не имеющий никакого отношения к хоррору. За столь нарочитые попытки сесть на иглу женского одобрения «Берегиня» получает от меня НЕТ.

Баканэко. У данного рассказа есть одно неоспоримое преимущество перед двумя вышеописанными – роль кошки в развитии сюжета. В «Гомункуле» и «Берегине» подобранные с улицы котейки пали безвинными жертвами авторского желания хоть как-то продвинуть события вперёд и походя надавить на жалость читателя. Даже стригущим лишаем никто не обзавелся, настолько чистые были животинки. А здесь… Кроме зловещих пушистиков в рассказе есть благородное по своей сути стремление поиграть с тем, как ГГ ощущает смерть, которое то отступает, то снова накатывает. Но развиться в полноценное литературное произведение тексту помешали: а) конспективно-блоговая манера изложения с перечислением кучи бытовых деталей без малейшей попытки наполнить их лирическим видением; б) слишком грубый намёк на финальный твист в середине текста:

"Строго говоря, «неправильного» бобтейла Катя привезла для себя. <…> А на кошку у Кати началась сильная аллергия…" (первая страница)

"– Что с ней не так? Заболела? – Катя заинтересованно нагнулась вперед, ближе к Алине. – Или дерет обои, шипит на других кошек?" (четвёртая страница)

Короче, это история о том, как любая кошка-демон может померкнуть на фоне банальности темы женской зависти, ещё и скверно мотивированной автором. НЕТ.

Бесова капуста. Вот это да! И восьми строк рассказа не прошло, а ты прямо чувствуешь всю серьезность авторских притязаний на место в антологии. Тут тебе и Петроград, и «Известия», и три висящих на дереве тела, от которых за ночь (?) почему-то не пошел запах (примета ушедшего года, не иначе), мухи ещё до кучи... Ну и пригвоздить читателя высоким штилем надо:

"Лоскут с нелепой надписью «…рьба с тифом на железных до…» торчал теперь в сторону дразнящим языком паяца".

Плюхнув на первую страницу ещё несколько убойных метафор (угловаты теперь, нелепы, будто куклы, оструганные плохим столяром; шлепнулось оземь – влажно, будто котлета на сковородку), автор понемногу успокаивается, и последнее:

"Чтоб не как у гимназиста пред очами директора".

замирает на отметке 7182 знака. Потом автор попросту переходит на определенно-личные предложения, видимо, потому что рассказ про гражданскую войну, и это должно добавить формулировкам мужественной хлёсткости. Также мной было замечено две попытки создать речевой портрет персонажа: не очень, в случае Фрола, который время от времени тянет гласные, и совсем не очень – здесь я имею в виду мать Никиты, учительницу словесности, разговаривающую как не самая умная колонка.

"Он был очень огорчен, когда ты ушел на войну, не простившись. Эта твоя записка – такое ребячество. Но переживания действительно сделали тебя взрослым, мой мальчик".

"Поразительная двуличность, на мой взгляд. Терпели правление белых, грозивших погромами, но не приняли власть трудового народа. Потом в их доме обитали какие-то бандиты, пьянствовали, а результатом стал пожар".

Что до сюжета, то по насыщенности оного событиями «Бесова капуста» недалеко ушла от «Гомункула», рассмотренного выше. Простая, если не сказать примитивная история, завернутая в претенциозную упаковку из обрывков газеты «Известия» и словесного кракелюра и относящаяся к жанру хоррор менее, чем никак. Автор нам нёс-нёс свет искусства и знания, а он возьми да погасни, прямо как та пресловутая «козья ножка». НЕТ.

Янтарь. Рассказ-хамелеон. Начиналось всё как грубо пошитое темное фэнтези, с прибаутками вроде "не дело в такую погоду чресла морозить на ветру". Потом на горизонте появилась рыжая девушка, и стало как-то грустно. "Глаза зелены, черты точены" – вот никуда не деться от темы ведьм на отборе, какой стул ни выбери. А уже ближе к концу строй речи автора начал напоминать «Школу для дураков»

"Он протянул камень Ульму и взяв его, он переменился в лице. Оно ожесточилось, глаза округлились, словно от страха. На несколько мгновений гримаса ужаса сменилась чем-то совершенно растеряным".

"Острый нож. Потом глаза. Когда достаешь глаза с помощью ножа, они лопаются, кровоточат. Грязная работа. Череп нужно раскроить топором".

с вкраплениями перлов из школьных сочинений

"Он вошел в неё. И входил все следующие дни". [это о ведьме-искусительнице, если что]

Некоторые тексты на отборе и впрямь стоит читать с закрытыми глазами. НЕТ.

Охота. И всё-таки хотелось бы завершить дебютную рецензию на мажорной ноте. Да, поначалу мои отношения с «Охотой» складывались непросто, и виной тому лексический облик рассказа. Посудите сами – текст стартует с каких-никаких брутальных парцелляций:

"Как не уходил этот проклятый запах, въевшийся в кожу, в волосы, кажется, даже в кости. Гарь. Вонь горелой резины. А теперь ещё и плоти. Плоти Герасимова".

А вот когда дело доходит до описания момента гибели семьи, автор берет и напрочь забывает про всякую синтаксическую экспрессию и выдаёт следующее:

"Капитан даже успел подумать о лопнувшей шине – скорость этой мысли оказалась быстрее скорости капель крови, которые вырвались из простреленной Аллиной головы, и забрызгали лобовое стекло, Арьева, и висевший на зеркале заднего вида древний освежитель воздуха в виде оранжевого смайлика, оставшийся ещё от прежних хозяев машины".

Помимо этого, первые девять страниц ознаменовались перегруженными метафорическими оборотами (В мерцающее бледным лунным серебром тело Каневского водохранилища исполинским рогом вдавался полуостров абсолютной черноты, монолит которой лишь кое-где нарушали тусклые огоньки нескольких полумёртвых сёл), странными перегруженными метафорическими оборотами (сидевший сейчас на полу, скрестив ноги и покачиваясь с по-рыбьи выпученными глазами, словно пародируя медитацию, выглядел так, словно застал хрущёвскую Оттепель) и некоторыми признаками тугоухости к русскому языку в целом (ухмыльнулся Шматов, стряхнув с щетинистой щеки запорошивший её снег, и глядя на искрящийся снег на высоких елях у входа в дом).

Но стоило автору перестать гнаться за формой и перейти, наконец, к сюжету, как рассказ преобразился в лучшую сторону. Разумеется, врезки по типу «*текст*, как *сравнение*» не исчезли окончательно, да и сомнительные с точки зрения повествования моменты присутствовали. Как вот можно залезть в кабину, полную свежевыпотрошенных кишок, и изображать непонимание произошедшего? Где описание запаха, который всё мгновенно расставляет на свои места? В сухом остатке имеем незамысловатую напряженную бродилку, за ходом которой интересно наблюдать. Персонажи, опять же, по ходу истории превращаются из стереотипных истуканов в живых людей, и даже зарвавшемуся нардепу хочется пожелать удачи в эту чудовищную ночь. Короче, не вижу ни одной серьезной причины не сказать ДА, пускай и такое робкое.