Каждый раз когда я внезапно встречал фразы вроде «наверно, так смерть выглядит изнутри», я понимал, что автор может и выйти за пределы жанра

Мнение от читателя со специфическими вкусами, максимально пристрастное.

Несколько лет назад в серии ССК я читал ещё какую-то из первых книг. Уровень «Чёртовых пальцев» точно выше.

Очевидно: то, что выходит в серии, решает задачи серии. Всё уже сделано ровно так, как задумано. Вне зависимости от того, хорошо это или плохо написано, раз оно здесь – оно следует плану и удовлетворяет систему. Читатель хочет русского хоррора, хочет определённого (мистика в русской провинции; гримуар — дети-жертвы — пробуждение древних; маньяки-чудовища-неведомое рядом с обыденным, маски обычных людей и т.д.), видит обложку, видит надпись – и получает то, что ему нужно. Есть маркеры, есть узнавание.

От читателя эта книга в большинстве своих вещей многого и не потребует.

Образный язык (в меру «красивый», кинематографический), смакование жестокости (дозированное, работающее на историю), наблюдение за обыденной жизнью (наблюдательности автору не занимать, тут не подкопаешься), удобнейший для широкого читателя ритм повествования – в текстах вам всё будет понятно.

В отзывах выше было сказано: Дмитрий Тихонов рассказывает современным языком для современного читателя, в стилизацию не заигрывается.

Что такое современный язык?

Современный язык – это химера, столпотворение, пластик. Современный читатель – это химера, столпотворение, пластик. В этой книге больше всего пластика. Язык как средство выражения движущих сил конфликта здесь работает в лучшем случае вполсилы. Да, мы видим: это говорит гопник, это шизофазия психопата, это давят прописными странные письмена под обоями странной квартиры.

Но не более, это лишь уровень реплики.

А ведь сама ткань текста, выражающего столкновение человека с необычным, может быть (должна быть?) необычной. Уродливое мышление психопата или чудовища можно передать уродливым языком. Это будет совсем нелегко читаться, но это и есть чудовище, переведённое на язык литературы. Многие решения в текстах могут быть (или всё-таки должны быть?) не кинематографическими, а литературными. Если есть опасения зайти в крайность «литературных понтов» можно сместиться и к другому полюсу.

«Ясность его речи, точная и строгая интонация разительно контрастируют с кошмарным содержанием рассказа. Его резкое, черно-белое письмо не украшено никакими поэтическими метафорами. Прозрачность его языка подчеркивает сумрачное богатство его фантазии. Контраст и единство, стиль и содержание, манера и материал слиты в нерасторжимое целое», — говорит Набоков о «Превращении» Кафки.

Гладкий язык делает любую историю гладкой.

Вместо индивидуального изделия чаще получается удобный и обтекаемый предмет (впрочем, штука отличная в массовом производстве). Именно поэтому мне интересно то, что авторы тёмной волны различают друг друга на анонимных конкурсах не на уровне языка. Они говорят, мол, мы по-разному пишем, но различия выходят жанровые, в материале, в методе. Если экстремально режут, фонтаны крови – это один; а вот тут исторический экскурс – это либо тот, либо тот, но скорее тот, так как история ещё и альтернативная; здесь сказочность, уклон в тёмное фэнтези – это третий…

Я бы не стал заострять внимания, если бы не видел, что на уровне «как» автор «Чёртовых пальцев» способен на гораздо большее. Рассказы о Хармсе и Введенском и эрлэг-хане, например, выглядят гораздо интереснее прочих. Вне размышлений о языке замечу: тексты сборника, выходящие за пределы современности, читаются гораздо интереснее, их содержание и идеи гораздо интереснее.

Каждый раз когда я внезапно встречал фразы вроде «наверно, так смерть выглядит изнутри», я понимал, что автор может и выйти за пределы жанра. Есть какие-то мысли, отрезки текста, которые будто взывают к более серьёзной вещи, другому большому труду.

Чтение этой жанровой вещи на первых текстах (я сначала прочёл рассказы) шло примерно так: «вы присядьте, а я пока наведу тьмы, сгущу тьму меж деревьев, подпущу тьмы в голосе, вы тёмную книгу читаете, тёмные вы мои ребята, внутри вас, кстати, тьма; и если бы я мог сгустить тьму не только синтаксисом, я бы сделал почернее сами точки и запятые». Но потом я привык. Моя проблема – восприятие жанра как аттракциона. Когда ты берёшь билет, и американские горки начинают каждым видимым впереди поворотом и шумом в ушах («тьма-тьма-тьма! вывернись наизнанку!») отрабатывать его стоимость.

Истинная беда для того, кто хочет спонтанности!

Теперь о другом.

Если придерживаться правила: каждый злодей в конце получит свою пулю, – можно сюжетно (и как бы нравственно) некоторые рассказы докрутить. Иначе получается: Ефим справлялся с нечистью, дал слабину (у него-то и прошлое тёмное), скормил ей Игната и конец. А драматургия? Он даже не посомневался, не раскачал, не прожил это решение. Но как slice of life вполне сойдёт.

Для себя я точно представляю, что ещё могло бы быть, чтобы книга меня захватила.

1. Интеллект; эстетики и эмоций здесь через край, а вот третья опора коротковата. Есть мнение, что она лишняя в хорроре, но я вспоминаю «Худеющего» Кинга, а та штука отлично заставляет думать, в неё много вложено на уровне интеллекта. 2. Язык, который неотделим от истории; слово как тело мысли.

Но ведь это будет уже совсем другая литература, а не проект ССК, если очередной эгоистичный читатель со специфическими вкусами получит своё, верно?

Источник